О ложной надежде

Полночь. Осенний ветер тяжестью зябкой веет.
Чуть шелестит и плачет клена засохший лист.
Неба холодный сумрак в звездной тиши мелеет,
Месяца свет уставший сонно-осенне чист.

Звезды на небосводе холодом бездн мерцают,
В темных глубинах мира свой оставляя след.
В звездную высь стремится, рвется душа слепая,
В вихре в себя вбирая ложной надежды свет.

В холоде темно-синем ей не найти покоя,
Только блуждать во мраке, только летать в тиши,
Чтоб раствориться в небе, став навсегда изгоем,
Маленькой каплей света в темных небес глуши.

Холодом зыбкий ветер в полночи тихо веет.
С ветки сорвался в сумрак клена засохший лист.
Неба глухая темень в звездной тиши мелеет,
Месяца свет уставший сонно-осенне чист.

Грампианские горы

Грозно чернеют в бездонной тиши
Пики немых Грампианских вершин,
Речка петляет средь сумрачных гор -
Дикий и гордый шотландский простор.

Вниз по течению горной реки,
Где берега-близнецы высоки,
Луг распростерся меж низких холмов,
С древности слушавших горны ветров.

Странник по лугу идет не спеша,
Тверд и спокоен увесистый шаг,
Смотрит невесело в горную даль,
Взгляд тяжелей, чем холодная сталь.

Утром услышал он скорбную весть:
Попрана гордой Шотландии честь.
Так и не приняв английских знамен,
Храбрый Уильям Уоллес казнен.

Горные пики в бескрайней выси
Крик молодого орла огласил,
Странник глядит на широкий простор,
Смелой решимостью полнится взор.

Пусть на сегодня нас недруг поверг,
Чертополох не зачахнет вовек,
Время отмщенья однажды придет,
Станет свободным шотландский народ.

Грозно чернеют в бездонной тиши
Пики немых Грампианских вершин,
Речка петляет средь сумрачных гор -
Дикий и гордый шотландский простор.

Ветер

Веет ветер над полем, желтеющем спелой пшеницей,
Шелестит средь ветвей беспокойных осин и берез,
Мчится вдаль, устремляясь к мелькнувшей внезапно зарнице,
Пролетая заросший столетними мхами утес.

Бьется в окна лачуг полусонной забытой деревни,
Резким шквалом ломает стволы исполинских дубов,
Длинным свистом летит через сумрак прохладно-вечерний,
Обгоняя составы несущихся в ночь поездов.

Бесконечно вперед над шумящим зеленым простором,
В неизвестные дали лесов и раздольных лугов,
За границы, что можно окинуть рассеянным взором,
Будет ветер стремительно мчаться во веки веков.

Ночь перед боем

Поздний вечер. Горит небосвод,
Желтой краской заката залит.
Не замечу, как ночь промелькнет,
И с рассветом я буду убит.

Я не веровал в вещие сны,
И в предчувствия веры не знал,
Но сейчас, в самом пекле войны,
Будто камень на душу упал.

И в рассветной предутренней мгле,
Я погибну с винтовкой в руках,
И лежать буду в мягкой траве,
Что растет в Каталонских лугах.

Мой товарищ, мой друг Хоакин,
После боя отыщет меня.
И зароет у рощи маслин
На исходе грядущего дня.

И навеки лежать мне в тиши
Под простором высоких небес...

Веет ветер над пшеничным полем...

Веет ветер над пшеничным полем,
Сумрак ночи, зарево вдали.
Заунывный голос колоколен
Раздается до краев земли.

Раскачалась на ветру пшеница,
Спелый колос голову клонит.
Пробудилась сонная станица,
И в ночное марево глядит.

Веет степь полуночной прохладой,
Ясный месяц в томной вышине,
Дальний лес чернеющей громадой
Занялся в безжалостном огне.

Веет ветер над пшеничным полем,
Сумрак ночи, зарево вдали.
Заунывный голос колоколен
Раздается до краев земли.

В заброшенной деревне

Далхарт Виндберг "Obscurity"


- Похоже, мы набрели на заброшенную деревню, Нейл, - послышался голос из-за густого кустарника.
- Подожди меня, Джефф, вот только проберусь через этот треклятый бурелом, будь он неладен.
Нейл перемахнул через пару сгнивших стволов и, раздвинув руками кусты ежевики, вышел к своему товарищу.
Перед ними в небольшой низине, поросшей осокой, покоились опустевшие бревенчатые дома. Зеленоватый солнечный свет, пробивавшийся через широкие кроны, охватил всю деревню.
- Сколько же лет прошло с тех пор, как ее покинули? – Нейл чуть тряхнул головой.
- Лет двадцать, - свистнул Джефф, - А может и больше.
- Заброшенная деревня в лесной глуши… - протянул Нейл, зажмурив зеленые глаза, - Прямо как в той старинной песенке:

1916

…никто не учил нас в школе, как закуривать
под дождем и на ветру или как разжигать костер
из сырых дров, никто не объяснял, что удар
штыком лучше всего наносить в живот, а не в ребра,
потому что в животе штык не застревает.

Эрих Ремарк, На западном фронте без перемен

Мы учились в обычной школе,
И не ведали темной дали,
Мы не знали о минном поле,
Нас учили пустой морали.

Как изменчива сущность жизни!
Мы вчера лишь читали Гёте,
А сегодня ползем, как слизни,
По окопам, средь вшей и рвоты.

Мы читали о сильных духом,
О любви, что растопит камень.
Здесь – в борделях мы платим шлюхам,
Триппер жжет, будто алый пламень.

Пулеметы свинцом нас косят,
Нас снарядами разрывает,
Наши жизни огонь уносит,
Наша вера в мир умирает.

Слава кайзеру! Он пирует,
Мы в атаку идем под пули.
Ураганный огонь бушует,
Крики тонут в протяжном гуле…